Чем облачнее душевный климат, тем больше хочется писать о светлых вещах.
Почему-то для меня они вечно обитают где-то в прошлом. Ну что ж, это ведь не повод выгонять их из памяти...
Листая семейный альбом, я вижу счастье, запечатленное когда-то на черно-белой пленке. Ни одной грустной фотографии. Хотя и были там когда-то фото прабабушки Катерины, умершей от рака, на которых она как скелет, обтянутый кожей; но моя бабушка их уничтожила. Почти нет пьяных рож (немногочисленные студенческие фото родителей не в счет). Такое чувство, что до моего рождения в семье царило умиротворение и кристальное счастье. Да и говорили мне о тех временах все только хорошее. Дедушка чуть-чуть не дожил до моего рождения. А он его ждал, как мне рассказывали. И он был очень добрым человеком, но мы с ним так и не познакомились.
Что я застал? Какие-то осколки былого благополучия. Меня преследует мысль, что именно я стал тем губительным фактором. Это так глупо.
На фото дядя с женой и дочерью. Я на него очень похож, говорят. Но самое яркое воспоминание о дяде Вове - это как он блюет крапивным супом себе на колени. Он превратился в отвратительного алкоголика, деградировал морально и физически. Я уже не застал его жену и дочь, они куда-то сбежали.
На другой фотографии - мама в ситцевом платье в обнимку с овчаркой, дедушка строит дом, бабушка стирает. Лица их светятся - это начало новой жизни. Мама единственная из всего поселка смогла позволить себе учиться во Владивостоке. А я помню этот дом с облупившейся краской снаружи, с запахом сырости внутри (хоть он и был мне приятен). Баню я вообще не видел в действии, помню лишь, что каждый раз, когда я пытался проскользнуть в темную щель приоткрытой двери, бабушка начинала вопить, что на меня там стена упадет. Но я не слушался ее, потому что внутри была масса всего интересного - пыльные картины, заплесневевшие книги, разбитая посуда, старые игрушки. Обломки счастья.
А еще есть фото, где бабушка Рита качает меня на качелях. Мне там года полтора, и я похож на маленького ангелочка, а бабушка - на деву Марию. Сад залит светом, вокруг нависают грушевые ветки. Этого всего я тоже не помню. Как и не могу представить, что в Биробиджане могла делать бабушка Рита. В отрочестве (будучи ссылаемым в деревню на все лето) я потом частенько сидел на этих качелях. Они проржавели и стали жутко скрипучими. И деревянная подножка у них отлетела.
Было еще видео все с тем же грушевым деревом и пухлым смешным щенком (который потом умер от чумки, как мне сказал брат). Есть видео из Владивостока, на котором юная девушка (моя мама) прогуливается по набережной, и ее платье треплет ветер. И везде счастье.
Мне достались лишь мечтательные истории из уст мамы и брата, да эти фотографии. Куда-то все ушло, и пришли те тревожные девяностые. Поселок наполнился алкашней и цыганами, все как будто взбесились.
Может быть и хорошо, что я не познал того счастья и не могу теперь сравнивать с жизнью настоящей. Я как кот, которого ни разу не возили на дачу, и он не знает, что там есть море звуков и запахов, и других котов. Наверное, мне нужно самому сбежать на волю через форточку.